1. Имя, фамилия, псевдоним (если есть).
Орадея Гласгвелштгвайд к вашим услугам, только если вы не явились забирать долг. Можно без фамилии. И без уменьшительно-ласкательных. И без прозвищ.
Но обычно никто не слушает,  и в спину все равно летит «эй, паленая рожа!» от сельских пьянчуг, «сучий потрох» от недоброжелателей и «господин егерь» от тех, кто поумнее.

2. Раса.
Предположим, эльф, и, допустим, даже лесной. Но глазам веры нет.

3. Пол.
Мужчина. В этот раз поверьте глазам и не просите меня отлить на публику.

4. Дата рождения и возраст.
17 Преатона от 2784 года, итого 44 года. В полном расцвете сил, как говорится.

5. Происхождение.
Дети, в большинстве случаев, появляются из известного места промеж женских ног. Часто в домах. Иногда в поле.
Мою матушку схватки застали в лесу близ Белрича, где она – впоследствии со мною вместе – обосновалась.

6. Класс.
Я не расстаюсь с луком и стрелами, и меня повсюду сопровождают птицы. Два варианта – либо я флетчер, очень любящий птичек, либо рейнджер. Как видите, стрел на продажу не выставляю.

7. Вероисповедание.
Учения Галавэйна – как стиль жизни.

8. Статус.
Следопыт. Егерь. Вранов насест на два клюва. По запросам – телохранитель и проводник и -  матушка, прости, - «негоциант» между особо общительными дирвудцами и не особо дружелюбными гланфатанцами.

9. Внешность.
• Цвет глаз: карий, темный, как чернопой без молока.
• Цвет волос/длина/тип: темно-каштановые с проседью, прямые, длиной по плечи.
• Рост и телосложение: пять футов и семь дюймов, телосложения худощавого, сам жилистый, как плетеный ремень.
• Отличительные особенности: полное отсутствие ресниц и почти полное - бровей, бледный рубец от уголка губ до правого уха… Что еще? Было же еще что-то… А, да.
Здоровенный коричнево-красный след от ожога зельем во всю рожу.
Вечно забываю, что он там.

Эльф лесной, типичный – худощавый по сложению, но не худой отнюдь, статью пригож, лицом… Давайте не будем о грустном. Как метко выразилась одна незабываемо приятная на ощупь особа, лицом я похож на помесь эльфа с куском мяса из белричевской таверны – такой же прожаренный.
Бровей нет почти, ресницы тоже в детстве сожгло к херам зельем - поэтому щурюсь много и глаза часто слезятся.
Ну что еще? Говорили, что для эльфа – якобы дылда.

По мнению некоторых - родился с рукой у лица. На слабость в руках, кстати, никогда не жаловался, а пальцами могу погнуть вам на потеху пару гвоздей. Ладони намозолены так, что могу уголь из костра достать – и не сразу проймет.
Волосы стригу незатейливо – как начнет щекотать спину, так и срезаю, как придется. Не цирюльник какой, так что выглядит не по-аристократски, но жить не мешает – и хорошо.

Рожа, несмотря на плачевное состояние, подвижная, но из-за ожога мимика работает криво, поскольку даже самая доброжелательная усмешка у меня выходит в «мама, а почему этот дяденька скалится» в лучшем случае. А, да еще и шрам на правой щеке дергает, зараза – в соплячестве поцарапали, знаете ли, вот так на память и остался.

Манеры? Какие манеры, помилуй, я тебе не придворный какой. Из селян-крестьян вышел, светским выкрутасам не обучен – так что к людям на «ты» и без обиняков, хотя подшутить люблю. Особенно над всякими там знакомыми, которым вдруг понадобилось с меня денег спросить – очень хорошо от них старичком горбатым прикинуться или под дом сесть и калекой притвориться. Тряские ручки и пропитой голос изобразить могу, но это так… Для тонусу.
Хотя сутулиться – это вообще привычка, в городе, по крайней мере. Неуютно мне на мостовых и в стенах, вот и жмусь, и плащом закрываюсь.

Одеваюсь просто, по ситуации и погоде - в кожаную броню, сапоги, плащ... Рубахи люблю просторные, льняные, чтобы не липли к телу, обувь добротную - чтобы по ноге была, как влитая, а вот перчатки не жалую. Лишние они в моем деле.

10. Биография.
А это обязательно?..
Не то чтобы история моей жизни была сколько-то интересной – на свете хватает парней, которых мать нагуляла непонятно, от кого. В случае моей матушки это было, по крайней мере, по любви.

До определенного момента в жизни я вообще был не в курсе истории своего рождения, но потом мать была вынуждена рассказать. Она была из племени Скачущей Косули – относительно небольшое, оно было консервативным, но положительно настроенным к дирвудцам, пока те не пытались лезть дальше негласных границ. Обычно контакты не распространялись дальше банального бартера, но потом матушка влюбилась. Едва ли ее можно винить за это, но родня была, мягко говоря, не в восторге – ведь объектом чувств оказался не гланфатанец, а пришлый дирвудец, мотавшийся с торговым караваном.
Ладно бы просто переспали – ну с кем не бывает?.. Но ситуация обострялась тем, что маменька была обещана другому, и не какому-то там обдристанному плетенщику корзинок, а, сука, красе распрекрасной, предводителю одной из групп Клыков.

И мной. Хотя «мной» это называть, на тот момент, вряд ли было бы правильно. Но да, обещанная бравому охотнику девица понесла от чужака. Естественно, хорошо это закончиться не могло в принципе, особенно на фоне того, какое влияние Клыки имели на главу племени, моего дражайшего и никогда не виденного деда.

Что сталось с отцом – не знаю. Понятия не имею, жив ли он, но, зная порядки Клыков, искренне надеюсь, что нет. В противном случае существование у него сейчас хреновее некуда – уж лучше сдохнуть.

Мать, едва поняв, что оказалась в тягости, сбежала. То ли ее не сразу хватились, то ли просто не стали искать «опаршивленную», то ли она очень хорошо путала следы – но на хвост ей никто не упал. А может, бежала быстро – желание жить подгоняло.

Бегство привело ее в Белрич, где она следующие месяцы старалась быть тише воды и ниже травы, чему изрядно поспособствовала Нонна, местная знахарка. Крепкая была бабулька и сострадательная, к тому же. Мамку мою она подобрала, словно кошку, на улице, приютила и вообще чуть не родной звала. Помню, мелкий был – старуха обронила, что матушка похожа на ее дочку. Что поделать, старость не радость – даже у такой бойкой бабки ум начало отшибать, потому что, по словам местных, детей у нее вообще никогда не было. Но за это воображаемое сходство и матери, и мне стоит поблагодарить богов.

Так и жили почти что семьей. Мать спустя время сошлась с Дэйлом, местным краснодеревщиком – меня он слегка чуждался, но незлой был и в целом неплохой. Да и я под ногами не путался – с детства как-то… Все больше в лес тянуло. Свободно там. Дышится легче, что ли. Всякая тварь понятна, кто прав, кому жить. Чище как-то, чем с людьми, что ли.

Мне лет шесть было, когда я прицепился к леснику местному – он гонял меня поначалу, но потом оттаял как-то. Он был старым и крепким, как столетний дуб, и, казалось, знал обо всем на свете. Я ходил за ним хвостом, развесив уши, и вовсю тянул следом – начал мастырить силки, напряженно пялился в следы, пытаясь понять, чьи они, наблюдал за тем, как вели себя сами звери и птицы.

Киллиан – так его звали –  был не сторонник долгих и подробных объяснений и на все мои вопросы больше отмалчивался или отвешивал подзатыльник, но меня это не останавливало. Хотя когда я впервые схватился за лук – и успешно сорвал себе кожу с пальцев, он все-таки соизволил дать мне несколько практически полноценных уроков.

Может быть, именно эта моя тяга и желание научиться любой ценой, пусть даже на примере и ценой многих ошибок, а не через слова, и послужила залогом его приязни ко мне. Хороший мужик, в общем. Сейчас от дел отошел, но я заглядываю к нему временами.

Короче, жить бы нам всем тогда да радоваться, если бы не одна мразь с хвостами.

Нареченный матери – Клык гланфатанский – не простил. И не забыл, просто задвинул обиду до времени. Не знаю, с чего вдруг ему снова дерьмо в голову плеснуло, но когда мне было лет девять, он нас разыскал. Мы с матерью собирали травы в лесу – она к тому моменту сама заделалась знахаркой в Белриче, сменив старушку Нонну.

В лесу-то нас и сцапали. Я плохо помню, как выглядели все остальные и даже сколько их было, но того выродка не забуду. Его испещренное оспинами лицо и глаза – мутные, как загнившая стоячая вода, и лисьи хвосты, вплетенные в длинные, скатанные в жгуты волосы.

Он был гордый, этот Клык. У него был глубокий, рокочущий голос, и разговаривал он так, словно приходилось объясняться с блаженными – медленно и почти вкрадчиво, растягивая слова и тщательно выговаривая звуки. Эта манера речи взбесила меня буквально с первых секунд – помню, как руки подергивались от желания запустить в него палкой или камнем.

Он рассуждал о вещах, которых я на тот момент не понимал в полной мере – об измене, предательстве, о том, что такой мерзости негоже небо коптить. Я был мелкий и не сразу понял, что «мерзость» - это было про меня.

Мать как-то говорила, что я в отца пошел. Ну так этому Клыку оттого на меня смотреть было вдвойне тошно – это я сейчас понимаю. Он смотрел на меня и видел сына, которого мог бы иметь от желанной женщины – и вместе с тем видел выблядка какого-то наглого чужака, которому хватило наглости наложить лапу на его, десяти кровей гланфатанца, бабу. Я ему был хуже кости в горле – чем пытаться проглотить, проще выблевать.

Мать пыталась загородить меня и незаметно подталкивала – беги, мол. Да толку-то. Я же первый на деревне, ха! Среди сверстников никого быстрее не было, я же храбрый, смелый-умелый! Кретин обоссанный… Полез вперед нее, боялся – обидно было слышать про любимую мать, что ее «шлюхой» зовут. За обидой как-то меньше замечаешь ножи на чужих поясах.

Кончилось тем, что нас обоих скрутили. Матери заломили руки и заставили смотреть, как…

Кхм.

…

Они явно подготовились – уж ублюдок точно, он не хотел убить и забыть, он хотел отомстить за нанесенную лично ему обиду и наказать мать за измену, а меня просто за то, что был и коптил небо.
Мне запрокинули голову и вылили на лицо какую-то дрянь.

…

Было больно.

…

Я ослеп.

Вроде я орал и вырывался, помню смутно. Один из охотников попытался пихнуть мне нож в рот – может, хотел вырезать язык или разрезать щеку, но я дернулся, и лезвие прошло вскользь.

Потом меня избили, но так… лениво, без азарта. Избили и бросили там же – не должен был я, ослепший сопляк, выбраться из леса живым. Не голод, так звери добьют.

Мать утащили. Она страшно кричала и вырывалась, и ее ударили по голове – и просто унесли, как куль с мукой, а я…

Ну.
Я выжил.

Я помню, что было страшно – какое-то время я вообще едва соображал, только хрипел и подвывал, звал на помощь. Потом просто закончились силы – и я провалился в сон. Когда очнулся – поначалу перепугался опять, но страх схлынул довольно быстро, и я остался наедине со своими мыслями. Они зудели у меня в голове, как рой злых ос.

Помню, что очень хотелось жить. Черт возьми, мне было одиннадцать, какое – сдохнуть?! Пошли вы. Хотя вариантов было немного, конечно.

В итоге я просто встал и побрел, ощупью пытаясь найти какой-то путь. Знаешь, небось, что мох растет на север? Ну так вот херня это все. Мох растет в тени, а тень в лесу может быть где угодно. Хотя иногда положиться можно – если дерево стоит поодаль от всех, одно… Сколько я их там перелапал, ух. Постарше стал – обещал себе, что девок в жизни будет больше, чем тогда деревьев, ха.

Муравейники лапал тоже. Считал шаги, пытался какие-то метки делать, камнем скалывал кору, когда сил не оставалось, чтобы потом продолжить идти в том же направлении… Смешно.

И все время думал. В голове билось только, что жить хочу – и отомстить. Что костьми лягу, а выживу и этого сукиного сына найду – и шкуру с него спущу. Разложу на бревне, взрежу спину и легкие ему на плечи закину. Ублюдок.

Я чуть не в землю закапывался каждый раз, как слышал что-нибудь. Перед собой тыкал палкой, чтобы не вляпаться в капкан или волчью яму. Искал камни ощупью и переворачивал их – ел червей, еще повезло грибы найти, тоже съел. Блевал потом тугой струей, правда – если бы не заслышал как-то ручей, то сдох бы от обезвоживания. Жрал траву, жевал ветки, да все, что можно было положить на зуб – и не сломать его.

И как-то… чем дольше шел, тем шире слышалось? Шире ощущался лес. Я не знаю, сколько времени я там пробыл, не было, знаешь, возможности поглядеть на солнышко, но со временем стал меньше вписываться в деревья – будто чувствовал, что они вот тут, поэтом надо отойти чуть левее… Я принюхивался, вслушивался, как зверь какой – и все казалось незнакомым, непривычным. Острым. Звуки, запахи – они как будто вонзались мне иголками в уши и нёбо, образы… Мне казалось, что я что-то чувствовал – какие-то всполохи вокруг. Они пахли мокрыми перьями и чем-то еще, чем-то странным – пергаментом иногда, иногда железом, мясом, соленой водой, правда, очень тонко. Не видимые, а… До сих пор сложно это объяснить – это как знать, что перед тобой, например, сидит птица. Ты чувствуешь ее запах, слышишь, как она перебирает перья и подскакивает на лапе, ты знаешь, что другая лапа у нее калечная, ты чувствуешь, как в ней пульсирует жизнь, даже можешь сказать, что это за птица, можешь представить ее во всех подробностях. Но не видишь ее.

На самом деле, порой это просто жутко бесит. 

Они пугали меня. Меня все пугало, я сам себя пугал, мне казалось, что я схожу с ума.

Честно говоря, я не уверен, что выжил бы сам. Но меня нашел Киллиан – детишки в Белриче донесли ему и Дэйлу, будто бы слышали крики в лесу, когда собирали ягоды, и они оба кинулись нас искать, подняли местных. Дэйл с односельчанами нашел маму, а меня отыскал Киллиан. Он же и выхаживал потом.

А моя матушка, она… Живая осталась. Только надломилась с тех пор и пальцев на руках вполовину меньше стало. Она никогда не рассказывала мне, что с ней делали, а я не спрашивал. И так понятно.

Ее бросили в сточную канаву недалеко от нашего дома, и местные пьянчуги ее нашли. Дэйл, он… славный. Он взаправду ее любил и любит сейчас, это видно – тогда он ее не бросил. Горько, что у них не может быть детей после случившегося.

Нам всем пришлось учиться жить заново, привыкать друг к другу. Я сам себе казался отвратительной обузой, но упорно гнал от себя мысли и заставлял думать только о том, что я научусь всему заново даже без глаз, чего бы мне это ни стоило.

Всполохи преследовали меня – и в один день я наконец понял, что это были не галлюцинации.

Тебе доводилось пробовать чужую душу на вкус?

Не пробуй. Души, в большинстве своем, дерьмо редкостное – столько в них намешано. И порой черт ногу сломит – вот вроде перед тобой мужик, но при этом ты в нем видишь бабу, а позади еще и оленя!

Хотя грех жаловаться на такой подарок, конечно.

Подарок и есть. Мне было… видение, скажем так. Когда мне стукнуло пятнадцать. Я обвыкся к тому моменту, по городу ходить мог сам, без справленцев, перестал натыкаться на дома и даже начал меньше себя ненавидеть. Стал больше думать о том, что просто не быть обузой – мало.
И вот тогда мне приснился Галавэйн.

Богов вообще трудно чем-то впечатлить, но, видимо, я смог – или, по крайней мере, не разочаровал его. Потому он и не стал отнимать свой подарочек – хотя я, как услышал, что он думал об этом… Не знаю, взъярился как-то, хотя надо бы бояться. Но в конце концов, что мое – моим и останется!
На том и порешил, видимо.

А я начал учиться стрелять заново – на звук, на запах, на ощущения от движений. Во время одной тренировки услышал хрип – нашел воронят под деревом, мелких совсем, слетков. Не знаю, что с родней случилось, но вряд ли что-то хорошее. Я прибрал их себе и выходил, привязался к ним. Чем дольше я был с ними, тем больше чувствовал, что они со мной связаны – или я с ними, как посмотреть. Как видишь, они до сих пор со мной. Ты знаешь, что зрение ворона не уступает человеческому?..

Егерем я стал лет… семь? Тому назад? Может, чуть больше. До того промышлял больше охотой, выделкой шкур, иногда проводником был – отчего нет, я тут все знаю. И не только город, весь лес. И не кривись, не на пустом месте хвастаюсь.
А потом как-то наш лорд решил устроить состязание, поскольку прежнего егеря внезапно хватил удар и тот скоропостижно врезал дуба, не успев выучить себе кого на смену. Суть состязания заключалась в том, что нужно было выследить старого вепря и извести его – очень он всем досаждать начал.

Бред, конечно, на вепря с луком не ходят. И не ходят в одиночку. И вообще на старого одуревшего от злости вепря лучше не ходить, но при должном умении и желании всякое возможно.
Кстати, об этом.

Дорогуша, за охоту в господском лесу у нас нынче штраф или пятнадцать ударов. Ты как, будешь гузно подставлять или у тебя найдется четыре дюка за этих зайцев?

11. Характер.

12. Способности.
• Классовые:
- Уверенно держу в руках тяжелый охотничий лук, на меткость не жалуюсь, порой даже обхожусь без помощи воронов - стрелять могу и на слух. Бою с мечом и на ножах тоже обучен, при надобности могу метнуть топор или нож, или хоть лопатку, да и в принципе все, что вообще можно метнуть.
- Наколдовать могу по мелочи - ветку какую или хищный вьюн, чтобы ноги кому-нибудь спутал. Да и просто на кулаках сойтись не дурак, если прижмет.
- Птичек своих чувствую, как себя. Если с мыслями собраться, то могу и их глазами посмотреть.
- Умею читать следы, да, даже слепой. Ощупью, в основном. И на местности ориентироваться тоже могу. Как заметать следы тоже знаю.
- Знаю травы, коренья, грибы и ягоды и лесную живность - что можно есть, чтобы утолить голод, чем уменьшить боль и чего не стоит трогать вообще, если только в Колесо не торопишься.
- Ловушки и силки ставлю, знаю, как и где лучше будет разбить лагерь, как его потом прибрать и замаскировать, чтобы не следы бивака в глаза не бросались.
- На запах ориентируюсь хорошо, чуть не твоя собака. Уж не знаю, что тому виной - Галавэйнов подарок или просто слепота, но что обоняние, что слух у меня куда лучше, чем положено эльфу природой.
- Умею потрошить и свежевать дичь, выделывать шкуры и дубить кожи, хотя последним обычно не занимаюсь. Ну их, торгашей, это их забота.

• Бытовые:
- Художественно бухать на спор. Нет, правда – у меня, видать, после блужданий в лесу желудок луженый. Выпить могу за троих – и все равно буду ходить прямо. Правда, норму свою все равно приходится знать, поскольку ежели перепью – моментально валюсь с ног и на утро страдаю от похмелья и ненависти ко всему миру.
- Ну, готовить умею что в доме, что в походе, вроде съедобно. Как по мне – вкусно, но как для других – без понятия, не так часто доводилось угощать кого-то своей стряпней. Хотя в лесу могу и на подножном корме прожить, буквально – если надо, буду лягух сырыми жрать, и ничего, не стошнит.
- Штопать да стирать могу, чай не безрукий какой. Хотя с шитьем сложнее, приходится полагаться на вороньи глаза – а эти засранцы не любят подолгу сидеть на одном месте.
- Плавать умею. Но не люблю. И на лодках тоже.
- Сплю чутко очень, даже если накануне нездоровилось.

• Образование:
- Нонна в свое время научила читать на аэдирском, Дэйл – считать. Первым теперь пользуюсь редко, вторым – по надобности. Мать обучила гланфатанскому языку и письму, что пригождается еще реже. Ну, и по мелочи еще нахватался словечек – ругательных, в основном, - от чужеземных торговцев, наемников и господских гостей.
- При том же дворе набрался кое-каких познаний о том, как себя стоит вести в этом вашем высшем свете. Не то чтобы я там так часто бывал, но позорить того, кто тебе платит, все равно не годится.
- Киллиан привил любовь к легендам и, честно стесняться, сказкам, он рассказывал – я запоминал. Если сказка толковая, то ее в любом возрасте послушать приятно будет, верно же?  От него же знаю историю Дирвуда – событийно, правда, не особенно помня точные даты.

13. Имущество.
• Недвижимость:
Мамка за недвижимость сойдет? Никуда не ходит, сидит в четырех стенах, как сыч. Ну, дом еще. Времянок в лесу две или три.

• Оружие:
Охотничий лук, сабля и кулачный щит, кинжал, ножи охотничьи – для дела, метательные – для души. Посох навроде пастушьего, с петлей на конце – для жалобного виду, топорик походный - на всякий случай.

• Артефакты:
В руинах. Где им и место.

14. Дополнительно.